Если мудрец попадает к глупцам, не должен он ждать от них почета, а если глупец болтовней своей победит мудреца, то нет в этом ничего удивительного, ибо камнем можно расколоть алмаз
То что не получалось с женщинами у Андрея Мастера днем, легко удавалось ему ночью.
Женщины ночью как пчелки слетались на мед, в его квартиру.
Ноябрь ни чем не отличался от других месяцев, иногда вместо Риты к Мастеру заглядывали другие женщины, но в последние дни это случалось все реже.
Рита хотела чего то большего, а не просто секса и в этот раз она снова не пришла.
Мастер особо и не ждал ее этой ночью, желая любить какую нибудь другую женщину.
Этой ноябрьской ночью к Мастеру пришла в гости его давняя подруга Ольга, которую он встретил и полюбил очень давно, когда работал столяром на строительном комбинате.
Ольга была начальницей столярного цеха, и этим очень понравилась нашему герою.
Начальница столярного цеха приглянулась Мастеру, потому что была очень стройной, безумно привлекательной и женственной.
Оленька имела богатый сексуальный опыт и в постели вытворяла все что хотела, являлась по настоящему сногсшибательной любовницей.
Она иногда заходила в гости к холостяку, что бы заняться с ним любовью.
Этой лунной ночью она пришла вновь. Ольга вошла в в комнату к Мастеру, очень красивая и накрашенная, как никогда раньше.
Ольга подмигнула ему, и принялась молча раздеваться, что бы скорее возбудить желание в молодом любовнике.
Сначала она расстегнула и сняла розовую блузку, затем сняла с себя короткую юбчонку.
Оля села рядом и посмотрела на Андрея.
-Ну, что? Так и будем просто смотреть?-начала красотка.
Мастер сразу догадался, что его любовница безумно голодна до секса, и с радостью стал раздевать ее дальше.
Он расстегнул ей лифчик, расцеловал ее груди, и стал ласкать их.
Левой рукой он залез к ней в трусы, и стал с нежностью ласкать ее там, и мгновенно возбудился.
Любовница опустилась на колени и стала страстно ласкать и целовать у него.
Потом она спустила вниз свои полупрозрачные черные трусы,откинула их в сторону и предложила:
-Я твоя, твоя, любимый, люби меня.
Это предложение очень понравилось Андрею:
-Да, моя милая и дорогая.
Ольга раздвинула свои ноги, и сама села на его твердый.
Мастер стал уверенно натягивать ее. Оленька сияла от счастья и улыбалась, и вертелась похотливо.
Мастер любил опытную любовницу Оленьку, и нежно входил в нее.
Энергичная и эмоциональная любовница была в неописуемом восторге от всего этого:
-Да, да, еще, еще,- просила она и умоляла как безумная отдаваясь Мастеру.
Молодой любовник завалил Олю на свою постель, разложил ее как надо, задрал ее ноги, и снова вошел в уже сочную и влажную промежность.
Они занимались этим вновь, эмоциям Оли, не было конца и края. Она так стонала, как будто ни разу в жизни не занималась любовью с мужчиной.
Он заставил Олю еще больше и сильнее кричать в постели. Мастер брал и имел ее целиком и полностью, с желанием вонзая свой твердый.
Насладившись любовницей вдоволь, Мастер повернул любовницу к себе попкой, и стал целовать, похлопывая по ней.
От этого Оля испытала просто неописуемый восторг, и стала абсолютно безумна.
Мастер делал это очень умело и наша героиня улетала на небеса в своих фантазиях и трепетала:
-О, Боже, как хорошо, я просто схожу с ума, как это прекрасно.
В объятиях опытного молодого любовника Мастера, Оля забыла про все на свете.
Этой лунной ноябрьской ночью, они снова и снова предавались любви, и испытали новые ни с чем не сравнимые ощущения.
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
