Мы ехали к бабушке в Орск. Папа, мама, двенадцатилетняя я, братишка трех лет.
Конечно я не помню - как так получилось, что мы, приехав в Саратов, провели там на вокзале несколько дней.
Папа бился в кассах за билеты, которых не было в продаже. Кассы открывались время от времени при поступлении мест.
Лето. Пыль. Духота. Братишка, раскис первым. Ныл. Цеплялся за папу и маму. Ничего не хотел.
Жили мы эти несколько дней на вокзале. И далось нам это очень тяжело. Порядки были строгие - на лавках, чудесных желтых деревянных полированных лавках, выгнутых в форме волны, лежать было категорически нельзя. Даже ночью.
Чтобы пассажиры не расслаблялись по залу ожидания ходили милиционеры и тормошили прилёгших
- Гражданочка, садитесь, нельзя, нельзя лежать!
- Гражданин, встаньте, это не гостиница.
Ну и в таком духе - всю ночь по кругу.
Днём мы дежурили у касс, вдруг "выкинут" билеты. Давка там стояла сумасшедшая, стоило открыться окошку. Все сбивались в кучу и правдами-неправдами пытались добыть билет, если не прямой, то хотя бы чуть подходящий по направлению, чтобы уехать наконец-то из этого неприветливого саратовского железнодорожного царства.
От духоты и невозможности выспаться мне становилось всё хуже. Я ничего не помнила, всё что давали мне в руки теряла. Один раз умудрилась высыпать из внутреннего кармана папиного пиджака, сунутого мне подержать, оба его паспорта, загранпаспорт с которым он ходил в рейсы, и наш - "серпастый молоткастый".
Папа с мамой в этот момент мыли у случайной колонки в сквере попу брата, беднягу расслабило страшно из-за сложностей путешествия.
Хорошо что прохожий увидел, не поленился, подошёл, поднял и отдал папе.
Мне конечно попало. Но я была уже от двух бессонных сидячих ночей в таком состоянии, что мало что соображала. Родители шумели на меня... Но...
Когда вам двенадцать лет и вы несколько дней толком не спали - мало что может вернуть к реальности.
Я как-будто плыла в каком-то киселе - плохо слышала, неправильно реагировала, даже плакала.
Потом пришла третья ночь на вокзале. Я уже потихоньку сползала на лавку, чтобы хоть чуточку поспать лёжа. Отец меня поднимал. Надо было не привлекать внимание милиции, бродящей дозором, чтобы мама и брат могли полежать на лавке. Брат был для мамы проходным билетом на плацкарт, пусть и очень жесткий)).
- Ты же большая. Держись. А если ещё ты ляжешь, то маму с Сережей поднимут...
Я села. В голове шумело. И первый раз в жизни я узнала как она болит, нудно так, зло, словно шурупы в затылок и виски заворачивают.
От всех перенесённых сложностей в эту ночь у меня открылось очень сильное кровотечение из носа. Никогда такого не было. Я даже захлёбывалась и фыркала кровью.
Родители перепугались и рассердились сильно, потому- что я запачкала кровью не только себя но и пол, лавку, какие-то вещи...
- Нужно же хоть немного соображать!
выговаривал мне папа.
А с этим конечно были проблемы. Я так устала, и так перепугалась, что не до соображения мне было.
Прибежала какая-то медработница, поглядела на меня
- Ничего страшного - просто переутомление.
И мне было разрешено официально лежать на гладкой лавке-волне сколько захочется. Это было здорово.
На следующий день из битвы у касс, изредка всё-таки выплёвывавших какие-никакие билеты, папа вернулся победителем.
- Едем послезавтра.
И, поскольку появилась определённость - сразу стало как-то легче - "нам бы только день простоять, да ночь продержаться".
На радостях весь вечер мы провели на привокзальной площади, где взяли в прокат игрушечную педальную "Волгу", на которой с восторгом катался Серёжа. Он был ещё мал, не все соображал про педали, но мы помогали, а я так даже завидовала чуток. Но мне бы и не вместится было, совсем для маленьких машинка.
Нам оставалась до поезда прожить на вокзале ещё сутки, и мы решили использовать их с толком(до этого-то не могли, были привязаны к кассам).
В отличном настроении спустились вниз, к Волге, купили билеты на катерок, и поехали на дальние пляжи. Очень там мне понравилось. Правда, нас предупредили, что заходить в воду надо не спеша, осторожно щупая дно ногами - много посторонних предметов, встречаются и опасные.
Мне вручили Серёжу, и я осторожно, внимая советам, искупала его в пресной, непривычной для меня на вкус воде(мы же морские, вернее прибрежные жители, и вода наша вкусно солёненькая, а тут просто преснятина какая-то).
Отдав братика родителям, разбежалась, скакнула, и тут же рубанула себе ногу какой-то железкой. Кровищи...
Сперва обалдела. Потом ногу перевязали в медпункте(был там такой). Ничего. Зато смыла эту пыль нескольких дней, от которой зудело тело.
Назад возвращались вечером. Было прохладно, чуть сжалилась над Саратовом погода, ну, и над нами само собой.
Вышли на набережной. А к вокзалу подъем. И так здорово, красиво. Зелени, мне запомнилось - много. Подъём довольно крутой, не туристический, горный, конечно, но длинный.
Вот дошли мы до середины его, до вокзала ещё идти, а вдруг - пение многоголосое. И такое чудесное. Кажется, что звук снизу вверх, в небо, поднимается... Вечер сиреневый такой, тихий.
- Что это, папка?
Отец головой повертел
- Не знаю, говорит.
А женщина, что рядом с нами шла, местная видимо, взрослее моих родителей намного. Улыбнулась она
- Молодежь))). Это в храме поют, а звук вверх поднимается.
И вечер такой спокойный сразу стал. Духота куда-то делась, видимо там наверху подправили что-то в атмосфере, чтоб не мучить саратовцев и их невольных гостей-пленников...
А на следующий день мы уже катили на поезде в сторону оренбургских земель.
И впервые увидели верблюдов не в клетке жуткого зверинца, который приезжал к нам в Геленджик иногда, а спокойно, с достоинством идущих, забавно и важно выставляющих ноги, с таким замечательными шишковатыми бабками суставов.
Увидели юрты, и их хозяев, одетых в бархатные зеленые штаны и лиловые, бархатные же камзолы, или как назвать, даже не знаю.
А потом был Орск. И любимая моя бабушка, и весёлый дед.
И мои непутевые родители, которые, оставив нас с бабушкой, поехали на пляж у Старого города, а возвратился только отец.
Бабушка перепугалась, но папа сказал, что все в полном порядке,просто пока они купались, у мамы украли платье, и она сидит там теперь и ждёт, пока папа привезёт другое.
Такое было замечательное путешествие, правда, с муками в Саратове. Но их искупил тот вечер, и те дивные звуки, что поднимались от церкви вверх, в город.
Спасибо, Борис. Да я этими рассказиками и не претендую на что либо. Просто вспомнились те сложные дни в Саратове и захотелось написать. А священников и других церковных служителей у меня в родне - да, просто огромное количество. Большие династии Петропавловских, Соловьевых, Богословских, Воскресенских и проч.
Привет, Арина...доброе и мягкое...чуть подправь диалоги, они нарушают замысел. В целом понравилось, милая. Удачи
Да, Арина, обязательно "подправь" концовку. Сделай её якобы с третьей стороны...
Арина, просмотрел диаого ваш с Борисом, он на редкость честен во время Оценок и добавлю, что когда поэт умеет, непредвзято, и не переглядываясь на чужое, Оценивать, т.е. не просто "нравится" иль "нет", НО ПОЧЕМУ ДА, ИЛИ НЕТ! И тут то без мозгов не обойтись и главное: ОЦЕНЩИК ДОЛЖЕН СТАРАТЬСЯ ЛЮБИТЬ ТО, ЧТО ОЦЕНИВАЕТ, не себя, но ЖИВО-СЛОВОПИСЬ!
Пожалуйста и обязательно опиши своих Служителей Религии, в те времена выговаривать Понимание "О ГОСПОДЕ" было почти что подвигом!
Напиши про них, без отсебячины, без сентиплаков, без доказательств боли и радости...просто, о них, малую историю "чёрных платьев" и тотального одиночества...
Борис прав, есть у тебя почерк-ну вот и дерзай...помогу, как зритель сопереживающий
Спасибо Вам, Митро, большое. Серьезную работу предлагаете мне сделать. Я уже давно этого хочу, но пока не решаюсь. Надо ещё к этому персоны Родословной свести, на свои места всех поставить по годам. И о многих из них есть что сказать, но уж серьёзная работа - пока боязно.
Арина, милая, вы не так поняли, я предложил не диссертацию верификации родственников-молящихся, но новеллу, рассказ, историю, не надо никого никуда да по годам ставить, это чкшь и будет впустую, опиши историю, человеков, поступки, мировозрения, проьиворечия, отношения без цифр и тригонометрии...попробуй не думать про кого, но что и как...
Я поняла Вас, Митро. Про "ставить по годам" - это для личного пользования и понимания кто есть кто. Чтобы писалось внятнее, без сумбура.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон;
Но, впрочем, не забыто ни единой
Регалии; отлично выбрит он;
Темляк на шпаге; всё по циркуляру —
Лишь панталон забыл надеть он пару.
2
И надо же случиться на беду,
Что он тогда лишь свой заметил иромах,
Как уж вошел. «Ну, — думает, — уйду!»
Не тут-то было! Уж давно в хоромах.
Народу тьма; стоит он на виду,
В почетном месте; множество знакомых
Его увидеть могут на пути —
«Нет, — он решил, — нет, мне нельзя уйти!
3
А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!»
И вот бочком прокрался он к камину
И спрятался по пояс за экран.
«Эх, — думает, — недурно ведь, канальство!
Теперь пусть входит высшее начальство!»
4
Меж тем тесней всё становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в аале раздавался звук;
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными. Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
5
Вошел министр. Он видный был мужчина,
Изящных форм, с приветливым лицом,
Одет в визитку: своего, мол, чина
Не ставлю я пред публикой ребром.
Внушается гражданством дисциплина,
А не мундиром, шитым серебром,
Всё зло у нас от глупых форм избытка,
Я ж века сын — так вот на мне визитка!
6
Не ускользнул сей либеральный взгляд
И в самом сне от зоркости Попова.
Хватается, кто тонет, говорят,
За паутинку и за куст терновый.
«А что, — подумал он, — коль мой наряд
Понравится? Ведь есть же, право слово,
Свободное, простое что-то в нем!
Кто знает! Что ж! Быть может! Подождем!»
7
Министр меж тем стан изгибал приятно:
«Всех, господа, всех вас благодарю!
Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода —
Мне цель народ — и я слуга народа!
8
Прошло у нас то время, господа, —
Могу сказать; печальное то время, —
Когда наградой пота и труда
Был произвол. Его мы свергли бремя.
Народ воскрес — но не вполне — да, да!
Ему вступить должны помочь мы в стремя,
В известном смысле сгладить все следы
И, так сказать, вручить ему бразды.
9
Искать себе не будем идеала,
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!
10
Нет, господа! России предстоит,
Соединив прошедшее с грядущим,
Создать, коль смею выразиться, вид,
Который называется присущим
Всем временам; и, став на свой гранит,
Имущим, так сказать, и неимущим
Открыть родник взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно, господа?»
11
Раадался в зале шепот одобренья,
Министр поклоном легким отвечал,
И тут же, с видом, полным снисхожденья,
Он обходить обширный начал зал:
«Как вам? Что вы? Здорова ли Евгенья
Семеновна? Давно не заезжал
Я к вам, любезный Сидор Тимофеич!
Ах, здравствуйте, Ельпидифор Сергеич!»
12
Стоял в углу, плюгав и одинок,
Какой-то там коллежский регистратор.
Он и к тому, и тем не пренебрег:
Взял под руку его: «Ах, Антипатор
Васильевич! Что, как ваш кобелек?
Здоров ли он? Вы ездите в театор?
Что вы сказали? Всё болит живот?
Aх, как мне жаль! Но ничего, пройдет!»
13
Переходя налево и направо,
Свои министр так перлы расточал;
Иному он подмигивал лукаво,
На консоме другого приглашал
И ласково смотрел и величаво.
Вдруг на Попова взор его упал,
Который, скрыт экраном лишь по пояс,
Исхода ждал, немного беспокоясь.
14
«Ба! Что я вижу! Тит Евсеич здесь!
Так, так и есть! Его мы точность знаем!
Но отчего ж он виден мне не весь?
И заслонен каким-то попугаем?
Престранная выходит это смесь!
Я любопытством очень подстрекаем
Увидеть ваши ноги... Да, да, да!
Я вас прошу, пожалуйте сюда!»
15
Колеблясь меж надежды и сомненья:
Как на его посмотрят туалет, —
Попов наружу вылез. В изумленье
Министр приставил к глазу свой дорнет.
«Что это? Правда или наважденье?
Никак, на вас штанов, любезный, нет?» —
И на чертах изящно-благородных
Гнев выразил ревнитель прав народных.
16
«Что это значит? Где вы рождены?
В Шотландии? Как вам пришла охота
Там, за экраном снять с себя штаны?
Вы начитались, верно, Вальтер Скотта?
Иль классицизмом вы заражены?
И римского хотите патриота
Изобразить? Иль, боже упаси,
Собой бюджет представить на Руси?»
17
И был министр еще во гневе краше,
Чем в милости. Чреватый от громов
Взор заблестел. Он продолжал: «Вы наше
Доверье обманули. Много слов
Я тратить не люблю». — «Ва-ва-ва-ваше
Превосходительство! — шептал Попов. —
Я не сымал... Свидетели курьеры,
Я прямо так приехал из квартеры!»
18
«Вы, милостивый, смели, государь,
Приехать так? Ко мне? На поздравленье?
В день ангела? Безнравственная тварь!
Теперь твое я вижу направленье!
Вон с глаз моих! Иль нету — секретарь!
Пишите к прокурору отношенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
19
Но, строгому благодаря надзору
Такого-то министра — имярек —
Отечество спаслось от заговору
И нравственность не сгинула навек.
Под стражей ныне шлется к прокурору
Для следствия сей вредный человек,
Дерзнувший снять публично панталоны.
Да поразят преступника законы!
20
Иль нет, постойте! Коль отдать под суд,
По делу выйти может послабленье,
Присяжные-бесштанники спасут
И оправдают корень возмущенья;
Здесь слишком громко нравы вопиют —
Пишите прямо в Третье отделенье:
Советник Тит Евсеев сын Попов
Все ниспровергнуть власти был готов.
21
Он поступил законам так противно,
На общество так явно поднял меч,
Что пользу можно б административно
Из неглиже из самого извлечь.
Я жертвую агентам по две гривны,
Чтобы его — но скрашиваю речь, —
Чтоб мысли там внушить ему иные.
Затем ура! Да здравствует Россия!»
22
Министр кивнул мизинцем. Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова.
Стыдливостью его не дорожа,
Они его от Невского, Садовой,
Средь смеха, крика, чуть не мятежа,
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит, на вид весьма красивый, дом,
Своим известный праведным судом.
23
Чиновник по особым порученьям,
Который их до места проводил,
С заботливым Попова попеченьем
Сдал на руки дежурному. То был
Во фраке муж, с лицом, пылавшим рвеньем,
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей.
24
В каком полку он некогда служил,
В каких боях отличен был как воин,
За что свой крест мальтийский получил
И где своих медалей удостоен —
Неведомо. Ехидно попросил
Попова он, чтобы тот был спокоен,
С улыбкой указал ему на стул
И в комнату соседнюю скользнул.
25
Один оставшись в небольшой гостиной,
Попов стал думать о своей судьбе:
«А казус вышел, кажется, причинный!
Кто б это мог вообразить себе?
Попался я в огонь, как сноп овинный!
Ведь искони того еще не бе,
Чтобы меня кто в этом виде встретил,
И как швейцар проклятый не заметил!»
26
Но дверь отверзлась, и явился в ней
С лицом почтенным, грустию покрытым,
Лазоревый полковник. Из очей
Катились слезы по его ланитам.
Обильно их струящийся ручей
Он утирал платком, узором шитым,
И про себя шептал: «Так! Это он!
Таким он был едва лишь из пелён!
27
О юноша! — он продолжал, вздыхая
(Попову было с лишком сорок лет), —
Моя душа для вашей не чужая!
Я в те года, когда мы ездим в свет,
Знал вашу мать. Она была святая!
Таких, увы! теперь уж боле нет!
Когда б она досель была к вам близко,
Вы б не упали нравственно так низко!
28
Но, юный друг, для набожных сердец
К отверженным не может быть презренья,
И я хочу вам быть второй отец,
Хочу вам дать для жизни наставленье.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
Откройтесь мне, равно как на духу:
Что привело вас к этому греху?
29
Конечно, вы пришли к нему не сами,
Характер ваш невинен, чист и прям!
Я помню, как дитёй за мотыльками
Порхали вы средь кашки по лугам!
Нет, юный друг, вы ложными друзьями
Завлечены! Откройте же их нам!
Кто вольнодумцы? Всех их назовите
И собственную участь облегчите!
30
Что слышу я? Ни слова? Иль пустить
Уже успело корни в вас упорство?
Тогда должны мы будем приступить
Ко строгости, увы! и непокорство,
Сколь нам ни больно, в вас искоренить!
О юноша! Как сердце ваше черство!
В последний раз: хотите ли всю рать
Завлекших вас сообщников назвать?»
31
К нему Попов достойно и наивно:
«Я, господин полковник, я бы вам
Их рад назвать, но мне, ей-богу, дивно...
Возможно ли сообщничество там,
Где преступленье чисто негативно?
Ведь панталон-то не надел я сам!
И чем бы там меня вы ни пугали —
Другие мне, клянусь, не помогали!»
32
«Не мудрствуйте, надменный санкюлот!
Свою вину не умножайте ложью!
Сообщников и гнусный ваш комплот
Повергните к отечества подножью!
Когда б вы знали, что теперь вас ждет,
Вас проняло бы ужасом и дрожью!
Но дружбу вы чтоб ведали мою,
Одуматься я время вам даю!
33
Здесь, на столе, смотрите, вам готово
Достаточно бумаги и чернил:
Пишите же — не то, даю вам слово:
Чрез полчаса вас изо всех мы сил...«»
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошел строчить (как люди в страхе гадки!)
Имен невинных многие десятки!
34
Явились тут на нескольких листах:
Какой-то Шмидт, два брата Шулаковы,
Зерцалов, Палкин, Савич, Розенбах,
Потанчиков, Гудям-Бодай-Корова,
Делаверганж, Шульгин, Страженко, Драх,
Грай-Жеребец, Бабиов, Ильин, Багровый,
Мадам Гриневич, Глазов, Рыбин, Штих,
Бурдюк-Лишай — и множество других.
35
Попов строчил сплеча и без оглядки,
Попались в список лучшие друзья;
Я повторю: как люди в страхе гадки —
Начнут как бог, а кончат как свинья!
Строчил Попов, строчил во все лопатки,
Такая вышла вскоре ектенья,
Что, прочитав, и сам он ужаснулся,
Вскричал: «Фуй! Фуй!» задрыгал —
и проснулся.
36
Небесный свод сиял так юн я нов,
Весенний день глядел в окно так весел,
Висела пара форменных штанов
С мундиром купно через спинку кресел;
И в радости уверился Попов,
Что их Иван там с вечера повесил, —
Одним скачком покинул он кровать
И начал их в восторге надевать.
37
«То был лишь сон! О, счастие! О, радость!
Моя душа, как этот день, ясна!
Не сделал я Бодай-Корове гадость!
Не выдал я агентам Ильина!
Не наклепал на Савича! О, сладость!
Мадам Гриневич мной не предана!
Страженко цел, и братья Шулаковы
Постыдно мной не ввержены в оковы!»
38
Но ты, никак, читатель, восстаешь
На мой рассказ? Твое я слышу мненье:
Сей анекдот, пожалуй, и хорош,
Но в нем сквозит дурное направленье.
Всё выдумки, нет правды ни на грош!
Слыхал ли кто такое обвиненье,
Что, мол, такой-то — встречен без штанов,
Так уж и власти свергнуть он готов?
39
И где такие виданы министры?
Кто так из них толпе кадить бы мог?
Я допущу: успехи наши быстры,
Но где ж у нас министер-демагог?
Пусть проберут все списки и регистры,
Я пять рублей бумажных дам в залог;
Быть может, их во Франции немало,
Но на Руси их нет — и не бывало!
40
И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил? Во всем,
Во всем заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц,
Встречаемое только у девиц.
41
А наконец, и самое вступленье:
Ну есть ли смысл, я спрашиваю, в том,
Чтоб в день такой, когда на поздравленье
К министру все съезжаются гуртом,
С Поповым вдруг случилось помраченье
И он таким оделся бы шутом?
Забыться может галстук, орден, пряжка —
Но пара брюк — нет, это уж натяжка!
42
И мог ли он так ехать? Мог ли в зал
Войти, одет как древние герои?
И где резон, чтоб за экран он стал,
Никем не зрим? Возможно ли такое?
Ах, батюшка-читатель, что пристал?!
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон —
Я за чужой не отвечаю сон!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.