Такое дело…
Выложил я на литературном сайте рассказ.
День проходит, другой – смотрю, рейтинг у моего перла ниже плинтуса.
«Что за карамболь?» - думаю.
Хорошо, мир не без добрых людей – адресок на комп сбросили и чиркнули: есть, мол, рецензент об бога, и рассказ твой у него на столе лежит. Короче, ждет он тебя сегодня.
Отстучал немедля, готов-де нелицеприятный отзыв выслушать. «Однако, как рассчитаться с человеком?»
Тут же пост: «Никак почитай. Бутылочку коньяка разве. Да не какого-нибудь голимого, а чтоб он видел, что ты к нему с уважухой».
Я что? Не поскупился и окрыленно по указанному адресу поспешил.
Нужный дом оказался стариной постройки.
Вошел в подъезд, а там потолок как небесная высь.
Поднялся на лифте на четвертый этаж, и вот она дверь, к которой я на крыльях надежды стремился. Только нажал кнопку звонка, дубовая дверь распахнулась и на ее пороге мужчина нарисовался, вальяжный, с пшеничными усами и весь уверенный из себя такой.
- Ну, здравствуй. Заждался, - пророкотал он гостеприимно и жизнерадостно объявил. - Плохи твои дела. О них и поговорим.
- Вот, - протянул я бутылку.
Он глянул мельком на этикетку, похвалил:
- Хороший вкус, - и повел в комнату.
По дороге я сподхалимничал:
- Спасибо, что время на меня нашли…
Он отмахнулся лишь:
- Не чужие люди, чай, литераторы друг другу.
В общем, уселись мы в обстоятельные кресла, черной кожей обтянутые, не новой, а такой, что сразу сообразишь, не одно поколенье сменили они хозяев, и потекла у нас беседа.
- Кругозор, - начал он, - это косность, ханжество и узость мышления.
Кивнул я на всякий случай, а он взял со стола гусиное перо и, поигрывая им, говорит:
- Твои рассуждения о напёрсточниках…
- Не о них у меня рассказ…
- Запамятовал, - сокрушенно развел он руками. – Так вот о китайцах…
- Там театр и мальчик, - подсказал я.
- Конечно, конечно, запах кулис, страсти… Одним словом, либидо…
- Ребенку восемь лет.
- Уже? Быстро дети растут, – удивился он и любовно огладил усы. – Только кто знает, что у них на уме?
- Об этом и речь, - с энтузиазмом воскликнул я.
Наверное он минуту, а может дольше, молчал, а потом говорит, да так раздумчиво:
- Я тебе вот что скажу, напиши-ка про цирк. Манеж, клоуны, укротительницы тигров и оркестр тушь во всю мощь лабает, - от полноты чувств он зажмурился даже, а на лице блаженную улыбку изобразил. – Сюжет – конфетка. Дарю.
- А с никчемностью своей делать мне что? – вырвалось у меня.
- Забей! – с гусарской лихостью отрезал он. – А не можешь – выпей, лучше всего напейся в хлам.
«Дело ведь говорит», - подумал я и проникся к нему почтением.
Тут мой взгляд упал на дверь. Нет, на ее ручку. Она в виде львиной морды и так медово в электрическом свете мерцает. Восхитился и говорю:
- Красивая фурнитура, ровно золото.
- Бутафория, - покривил он губами. – Кабы возможности мне, как у некоторых, то, конечно, из какого-нибудь благородного металла были, - и, выкатив грудь, прибавил с достоинством. – Люблю, знаешь ли, комфорт.
На том я и откланялся.
Вышел на улицу и одна мысль: «Не выпью сейчас – умру». Хорошо рюмочная оказалась неподалеку. Хлопнул сто пятьдесят – попустило маленько.
А домой вернулся и вовсе настроение поднялось. Только комп включил – сообщение: «Да прибудет с тобою сила».
«Эк, вовремя», - подумал я, а глянул кто отправитель – он-то мне адресок рецензента скинул - и совсем размяк: «Твой ангел хранитель».
Ну, значит, есть на кого положиться.
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут —
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно…
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак — старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
