|
В восемнадцать наши убеждения подобны горам, с которых мы взираем на мир, в сорок пять — пещерам, в которых мы скрываемся от мира (Фрэнсис Скотт Фицджеральд)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
Бабушка Сычева | Я её не помню.
Видела наверно, когда была совсем маленькой, и жила с мамой в Кусье, но память живого облика прабабушки не сохранила, только пара фотографий.
Тонкая, сухая. Из-за этого казалась выше, хотя все у них в роду были махонькими, и мамы и дочки. Личико небольшое, круглое, с выпуклыми скулами, очень похожими на северные смуглые яблочки. Волосы лёгкие, светлые, русые, собраны в пучок на затылке. Руки на коленях сложены узелком. Длинная юбка под которой угадываются высокие сухие ноги. Одета - как все в селе, бедненько. Фотография конца сороковых годов(далеко ещё до богатства).
Имя ей было - Татьяна. Фамилия по отцу - Ежова.
Родилась в большой сельской уральско-заводской семье, в которой выживали лишь девочки, мальчишки мерли во младенчестве. Почти всю жизнь родственники звали её - бабушка Сычёва, по второму мужу Матвею Сычёву, дяде Моте, чтобы не путать с другой бабушкой, Верхоланцевой.
Первый муж - Александр Гуренев, уроженец того же села Кусья, умер, не дотянул даже до тридцати, по одной версии от простуды, по другой - "от слабого сердца", оставив её одну с двумя дочками - моей бабушкой Елизаветой и её младшей сестрой Клавдией.
Лизавета была старшей и отца помнила, поэтому отчим дядя Мотя сохранил ей отчество - Александровна, а младшую сестру перевёл на своё, и стала она Клавдия Матвеевна Сычёва.
Жену дядя Мотя любил и берёг, девочек не обижал, и родились у них ещё дочери и сыновья.
После смерти дяди Моти прабабушка стала жить по детям. Свой домик у неё был, но видимо очень одиноко после шумных детей и весёлого доброго мужа остаться совсем одной.
Обузой Татьяна Петровна никому не была, даже помогала. С молодости стала она портнихой "по верхнему". Шила зимнюю одежду, пальто, мужские тёплые куртки, могла и шубу скроить из принесённых шкурок, и мужской выходной костюм, не говоря уже о простых вещах на каждый день.
...Когда моя мама уехала жить из Кусьи на Чёрное море, то привезла с собой замечательное габардиновое, сильно приталенное на четыре выточки, на вате, подол колоколом - пальто, сшитое бабушкой Сычёвой. Воротник на нём был из огромной чёрно-бурой лисы, и чуть не до талии доходили два его узких мыска. Маме шло, она была ладная в нём.
Так вот к пальто - ботики резиновые с полым каблуком и кнопочными застёжками, это чтобы туфельки с каблучком вошли, шапку ушанку калачом на голову - и пошла красавицей. Из-под шапки колечки лёгких светлых волос, из-под подола пальто - хорошенькие ножки бутылочками, полненькие, аккуратные, голубые молодые глаза сияют, чего уж лучше...
Шила бабушка Сычёва и вошедшие тогда в моду тёмные и светлые однотонные женские костюмы из долговечных шерсти, бостона, габардина. Удовольствие это было не из дешевых, загадывалось на много лет, поэтому закладывались запасы в швах, чтоб если потолстеет клиентка - можно было распустить и сшить пошире, и подол отпустить пониже (помню мамины костюмы - запас в швах был на пол-ладони).
(Смотрю на фотографии мамы и её подружек из Кусьи - они все там в таких костюмах, видимо мода была тотальная, светлые простенькие блузочки чуть-чуть выглядывают из-под тёмных воротников, а на молодых ножках - сияющие резиновые черные сапоги, у некоторых подвёрнутые, со светлым манжетом как бы.)
( И ещё одно воспоминание - моя бабушка Лиза, дочь прабабушки Сычёвой. Тоже фотография. Под деревом, над рекой стоят две женщины за тридцать, а то и больше... Одна из них нарядная такая, красиво, форсисто одетая, кокетливо смотрит в объектив, в руках ветка цветущая. Черёмуха что ль? А вторая - бабушка моя, баба Лиза - костюмчик серый, подворот подола на ладонь целую, кофтёнка никакая - кружавчиков нет, тесьмы нет, ноги в грубых башмаках, чулки нитяные, строгие, но ещё строже и измученнее её глаза, такая усталость, такая беспросветность... Это сразу после войны. Одна осталась. Ну как одна - четверо детей с ней несовершеннолетних. Покрутись попробуй. И только-только вот начали на ноги вставать - пятая появилась, от горькой тайной связи... Кто уж он был - история умалчивает, может охранник из лагеря, где бабушка Лизавета счетоводом работала, а может и сиделец.
И думаю я, что костюм, который был на бабе Лизе - не мать её шила, потому-что вещи сшитые бабушкой Сычёвой ладные были, удачные, и достался он, костюм этот, Елизавете Александровне из каких-то других рук, уж больно нищ, да страшен. Может по смерти родственницы какой близкой вещи делили, не знаю... Жалко мне бабушку. Тяжело жила.
А бабушку Сычеву я хоть в лицо, к сожалению своему великому, не помню, но смутно вспоминаю её дом.
Мы приехали в отпуск в Кусью. Из Пашии, от железнодорожного вокзала нас долго вёз смешной автобус с длинным сильно выступающим вперёд носом. Дверь его открывалась наружу с помощью специального рычага на длинной штанге, ручку металлическую надо было для этого потянуть на себя.
Было это в июле(так мне отец потом сказал), шёл бесконечный, всепроникающий, довольно холодный дождь. Люди, сидевшие в салоне автобуса, были сельскими жителями, везли кошёлки из трубчатого тростника, куги, с купленной в Пашии не сельской едой и другими нужностями. (Мять их было интересно, сумки эти, они скрипели и тростник расслаивался. Все тётки и бабки Советского Союза имели в те далёкие пятидесятые годы такие продовольственные сумки. Сейчас их днём с огнём не сыщешь. Разве что в музее быта.)
Никто не разговаривал в автобусе, и уж конечно никто не кричал, как наши темпераментные южные тётки. Уральский народ внешне суров и сдержан, эмоции, живость наружная - даже негласно осуждаются. Ничего не скажут, но так посмотрят, что сам растеряешься и замолчишь. Все чинно сидели на сиденьях, держа на коленях, и прижимая к себе эти самые кошёлки.
Дождь лил и лил, окна были мутны из-за него, по запотевшим стёклам змеились прозрачные зигзаги, за окнами колыхалось в тумане что-то бесконечное - тёмно- и светло-зелёное. Потом я поняла, что это уральский лес. Дорога - грязная размокшая супесь.
Один раз автобус остановился, водитель рычагом открыл наружу дверь и в автобус не вошёл, ног даже не видно было, а взгромоздился - человек-гора в огромном, покрывающем всё тело брезентовом плаще с куколем капюшона. Стал у переднего окна, рядом с шофёром, с его одеяния стекала и стекала на пол вода. Мне этот человек показался очень страшным. Возможно из-за того, что совсем скрывалось под грубым фанерным брезентом всё его тело, и, особенно, лицо.
Вышел он раньше всех, ещё до села. Видимо это был местный лесник, ведь никто кроме меня его не испугался.
Приехали. Вышли, в продолжающий прошивать всё живое холодными водяными нитками, дождь.
Остановились у бабы Лизы, маминой мамы. Сколько жили у неё - не помню, но пожили, да. Мама всем показала и мужа своего, и меня.
В один из дней отпуска пошли мы семьёй в гости к бабушке Сычёвой.
Я была тогда ещё совсем маленькая, но очень самостоятельная, благодаря здоровому пофигизму моих родителей.
Типа - а чё ей сделается? Как-то так. Молодые.
И там, над речкой Кусьёй, в доме маминой баушки, мои родители сразу куда-то пропали.
Исчезли.
А я с интересом брожу по пустому двору, заросшему низкой, плотной, прямо сбитой ковром, травой. В ладони замечательная находка - крупное, тяжёлое, толстокорое яйцо лежало в лопухах под забором. Я сюрпризу. ясное дело, обрадовалась, поскольку очень любила поесть.
Дом баушки Сычёвой - маленький, старый, серый, бревенчатый(там все бревенчатые, леса много), где попадают лучи солнца - дерево атласно-серебристое, так и хочется погладить или лизнуть.
Забор неприветливый - высокий, тёмно-серый, почти черный, штакетины стоят слитно, улицы не видно, знаешь только что за улицей сразу вниз откос, а под откосом - речка, тоже Кусья, Кусьинка.
Калитка массивная, с кольцами с двух сторон, чтобы выйти или зайти - надо кольцо повернуть, тогда и откроется.
Двор пахнет козами, утками, чем-то ещё непривычным, наверное северным, мы-то южные, черноморские, у нас совсем другие запахи...
Тёплое, если сесть на него, крыльцо. Посидела. Поёрзала. Скучно.
Пошла дальше обживать новое место.
Подсобки, клети во дворе, ступеньки, лестница на второй этаж высокого сарая.
Сеновал.
И оттуда доносится замечательный сытный запах лежалого сена, слышится возня, шушуканье, сдавленные смешки.
Лезу.
Ага!
Из взъерошенного сена, искрящегося в проникшем сквозь щель, расширяющемся солнечном луче, с пляшущими в нем, золотыми пылинками, поворачиваются ко мне весёлые лица моих молодых родителей, сияющие, голубые с искорками, мамины глаза, они у неё всегда голубые и с искорками, если всё хорошо, а когда плохо - серыми становятся, и искорки гаснут.
Спрятались? От меня?
Показываю яйцо.
Мама говорит что оно утиное, а их не едят. Как же жалко, мечтала слопать!..
Вот это пожалуй и всё, что я помню о маленькой, хрупкой как птичка, прабабушке Тане Сычёвой - в платочке, скромных одёжках, с улыбчивым из-за скулок-яблочек лицом. И о её уральском жилье.
Фотография.
Серый, очень бедный домик.
Сеновал.
Утиное яйцо.
Солнечное счастье молодых родителей.
Но остался один эпизод о котором рассказывала мне моя мама. И я его часто вспоминаю...
Лепили мы как-то пельмени. Событие это редкое. Чаще ели быстрые блюда, и пельмени покупали готовые. Только кипятка завести - и вари.
Я раскатываю, мама крутит, и всё на меня поглядывает
- Больно толсто, Ариш. Колбаску тоньше делай - пельмешки аккуратнее выйдут.
- Да ведь так быстрее, мам...
- Ну, как знаешь...
Большим авторитаризмом моя Руфинична не отличалась.
Помолчали немного, продолжая работать. И мама Руфа говорит
- Мне почему хочется помельче - бабушку Сычёву вспомнила. Она всегда, когда лепила пельмени, старалась сделать их очень маленькими, прямо крохотными. И как-то сказала
- Вот бы к моим поминкам вы налепили много-много пельменей. На всех соседей. На всё село. И чтобы были они - маленькие-маленькие, аккуратные.
А люди бы ели и говорили
- Каких пельменей накрутила Татьянина родня, вона как расстарались, пельмешки-то всё махонькие, не как у иных - ошлёпки...
- И что? Так и сделали, как баба Таня хотела?
- Не знаю я, Ариш... Она ведь в Свердловске у сына старшего померла, он её дохаживал. Хороший сын.
Мне-то пока написали, да пока дошло...
И я теперь - как посмотрю на фотографию бабушки Сычёвой (лицо круглое, скулки - яблочками, глаза добрые, кисти рук сельскими трудами раздавлены, клешневатые прямо руки, сама сухонькая, ноги из-под длинного подола - аккуратненько выглядывают, на платье - фартук из холстины, трудовой фартук) сразу вспоминаю её слова о маленьких пельмешках на поминках.
И всегда - если сама варю быстрые магазинные пельмени, то и за едой обязательно вспомню прабабушку, маленькую баб-Таню Сычёву.
Вот так она, думая, и рассказав своим, о крохотных пельменях для соседей и для всего села - долгий помин себе назначила.
И тепло мне, и грустно от её такой простой и такой человеческой мечты.
И, получается, что поминаю её каждый раз - как ем пельмени. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
