|
Если когда-нибудь, гоняясь за счастьем, вы найдете его, вы, подобно старухе, искавшей свои очки, обнаружите, что счастье было все время у вас на носу (Бернард Шоу)
Проза
Все произведения Избранное - Серебро Избранное - ЗолотоК списку произведений
| из цикла "Дом на Меже" | Дом на Меже. Часть четвёртая. Солнцеворот. Глава 19 | 19. Банька
Вино, мясо, новости. Дикторы и бляди на экране допотопного телика – круглосуточным фоном. Во дворе каждый день топящаяся банька.
Бесконечная туса в доме: кто у кого родился, женился и помер, кому с кем бизнес мутить. Припоздавшие Межичи обнимаются на пороге. Амбре жареного и креплёного, сухого красного. Запах ожидания главного торжества.
Сильван Межич, основоположник рода, своими руками построил этот дом. Затем, чтобы в нём свадьбу сыграть.
До солнцеворота – мужской праздник, после – женский, главный. Жёны и дочери приезжают наутро. К тому времени с делами будет покончено, мужчины обговорят, что хотели. Представлю, сколько тогда прольётся вина и задымится мяса! Ну, хоть стол разбавят салатами и тортами. Пока нет, опять жаркое с картошкой.
Обед в тесноте, локтем к локтю.
Я знаю, чего Слава Румын ждёт… Что я отодвину тарелку, не кладя ножа, повернусь к нему и скажу: вы меня убили. Ведь это вы?
Я знаю, на что Слава Румын надеется… Что я с пустыми руками обернусь и скажу: вы не зря, вы правильно меня убили.
Ничего не дождётся.
– Сегодня в баньку? Наша очередь, – утвердительно бросает Слава Румын.
Упс, это раскалённое парное чистилище я так и не полюбил. Мягко говоря. А все прутся с него.
---------------------
Банька снаружи не маленькая, а изнутри сумрак и теснота. Полок справа и слева. Окно – кошке пролезть, на уровне пояса. Котёл такого размера, что взрослый человек может спрятаться и крышкой накрыться. Кипяток бурлит ключом. С длинными ручками ковши. В бадейке настаиваются можжевеловые ветки. Жар каменки, тёмные бревенчатые стены.
Ковшик из бадейки – на каменку. Шипение. Пар.
---------------------
Единственное желание – распластаться на полу и дышать. Я сижу, смотрю в бело-красное тело, занявшее всё пространство. Банька точно костюм по нему кроеный, головой Слава Румын чуть не касается потолка. Ха, одной арматурой в его жизни дело не обошлось. Шрам поперёк голени, переходит на другую. Ноги переломать хотели? Такому не вдруг переломаешь.
Жааар… Что со мной будет, если я по живой луне опять умру? Вопрос, который поднимался и раньше, но здесь встал в полный рост.
Когда Слава Румын садится между мной и печкой, на минуту я совершенно счастлив.
– Уф, с того дня, как приехал, всё один и треплю языком… Твоя очередь. Рассказывай, Межка. Что ты делал по мёртвой луне? Как тебе город почти без людей?
Слово за слово, мяч опять летит к нему, я спрашиваю:
– А как живётся покойным бабкам у магазина? Их кормят только на радуницу? Что с обычными мертвецами происходит? Не вечно же им так сидеть.
– Нет, разумеется, – говорит он. – Сам подумай: накопленное ими добро уносят чужие люди. Им не отвечают свои. Плачут о них или ругают, всё неприятно. Мёртвые уходят из дома. Сначала туда, где их помнят, затем туда, где сами при жизни бывали… А кто их там ждёт? Да никто. Надежда изнашивается, горечь растёт. Они становятся злобными. Все мертвецы злые, Межка. Они глохнут, слепнут, обезличиваются понемногу. Кроме тех, про кого не забыли. Без цели, без памяти они бродят мимо и насквозь людей. И люди чувствуют: смерть всегда рядом. Ты смотрел обычным людям в глаза? Что ты там видел? «Я хороший, спасите меня…» Не лукавь, Межка, это и видел. Жалкий взгляд ни о чём. Пойми... Да признай ты уже, что мы – другой масти, другой! Ну? По глазам вижу. Козырной!
Я хмыкаю и помираю от жара. В глазах у меня, боюсь, именно то, что у всех – «спасите, помогите».
Слава Румын цедит, уставившись в потолок:
– Не. Из. Них. Кованая цепь Межичей идёт без разрыва отсюда и до Сильвана. Вспоминай, родовое древо Севка тебе показывал?
Да, показывал. Но я вспоминаю Агнешку. Вспоминаю зверя в доме Катрины Межич.
Слава Румын зачерпывает из бадейки и плещет на каменку. Пшшш…
---------------------
– Ты интересовался, Межка, за что я огрёб? Пожалуй, отвечу. За то, что расслабляться не надо. Клювом щёлкать, спиной поворачиваться. Цепляться за вещи тоже не надо. Если это конечно не финка! – смеётся. – Тогда крепче держи! Хорошоо…
Слава Румын откидывает голову, прикрывает глаза и тащится от жааара…
– А то, про что ты спрашивал, за это не… Вру, за это огрёб, но не я! Потому, что клювом щёлкать… да, да! Межка, поверь: на самые лютые фортели жизнь благодушно посмеивается. Нет никакого возмездия! А лупит рандомно в мещанскую закабаневшую харю: наотмашь н-на! Когда ты ей наскучил. Поэтому живи веселей! У вас тут девочек не?.. Посмуглее?.. Н-да, какие тут девочки, а вот у нас… Попалась, было, негритянка в клубе. Ммм, возле клуба. Слушай, первый раз – и с полным смаком! Мне уже за двадцать было, но с чёрной как-то раньше никогда! Самое забавное: я же не знал, что там – негритянка, под меховой этой с ушами…
– Кигуруми?
– Оно, и бегает быстро как заяц! Выпускной тогда был. Парни тоже решили, что дунька какая-нибудь из местных, десятиклассница. Ан, нет! Кое-что поинтересней…
Моё тело начинает гореть, как у барона. Как у зверя. Я тоже прикрываю глаза, но всё равно вижу Славу Румына, и ещё негритянку между нами. У неё влажные глаза с яркими до голубизны белками. Плюшевое, белое кигуруми-зайка. Свисающее ушко. Молния трактор ползёт вниз: тр-ррр… Извивающееся шоколадное тело.
Слава Румын потягивается… Жилистые волосатые ноги, лиловый шрам. Подмигивая, он указывает на своё колено:
– Талия у неё была… не толще моей ноги! А бёдра – как чёрная бабочка.
Духота, жааар... Он делает меня соучастником. Так запросто, не сходя с места.
– Не лукавь, – повторяет Слава Румын, – только не со мной! Я вижу тебя насквозь, а ты ещё жизни не знаешь: ей понравилось! Баба, что? – щерясь, разводит ладони. – Женское тело: кусок мяса. Хочешь? Бери. А уж если оно понадобилось роду, не о чем и говорить! А вот ещё была…
Ковш на каменку. Мозг плавится, сдаёт.
---------------------
Он прав. Я то же самое знаю. По себе знаю эту кровь Межичей, и Славы Румына, и Мстислава и зверя, Агнешки отца. Его похоть, её ужас я знаю, как вижу. Я сейчас второй раз умру. Хоть бы окончательно, хоть бы насовсем.
Темнота, раскалённый пар, запах мыла из костей, смолы, берёзового дыма. Широкий полок, мутные глаза, бахвальство с ленцой, с назиданием: не будь бабой, мужиком будь. Во всю длину раскинувшееся тело, вены на шее, пот на волосатой груди. Смешение мужских запахов с запахом пытки. Это всё – я сам. Я пытаю. Я не ухожу. Слава Румын, цокая, показывает на себе чьи-то буфера и пальцами щёлкает в полуметре от груди. Жааар… Так мерзко, так хочется, и я весь как на ладони. Здесь ад на одного. Котёл выкипел, теперь я горю в нём. Обугливаясь, ужас исходит жаждой. Он пузырится, источает сладкую, солёную гниль, как рана сукровицу. Впивается губами и слизывает. В кишках горит, корчится и закипает опять, извращаясь до непереносимой, запредельной степени.
Дальше не помню.
Слава Румын политик, он знает: во власти скромничать – это лишнее. Больше кнутов, больше пряников! Чтобы помнили милость. Его руками – пар на каменку, из его рук – много, много холодной воды. | |
Ваши комментарииЧтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться |
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
 Авторизация |
|
