Я научилась жить одним днём. Радоваться мелочам. Не загадывать.
Прилетела красивая птичка на кипарис, что напротив, через дорожку - любуюсь.
Ожила после долгой ветреной и дождливой зимы старая акация, выпустила первые, ещё не открывшиеся лапы листьев - радуюсь, жива!
А то ведь придётся новую под окном сажать, из леса саженец тащить, как же без неё - глаза привыкли к красоте.
А акация робиния на этот счёт мастерица, так хорош аромат её цветения, так красивы белые грозди, так рябят при малейшем ветерке то солнцем, то тенью ажурные листья собранные в кисти.
Чайки над соседней крышей ходят планерами, кренятся в бок, рисуют лётные фигуры, мастерицы пилотажа просто, пусть и сварливые. А как заорут, загалдят - хоть святых выноси.
С утра голуби ходят по карнизу в кухне, ждут крошек-крупок, в окно заглядывают, клюют друг друга в головы, подлые птицы, недобрые, но кормлю, есть ведь всем хочется. Уже и не боятся меня, окно открою, еду сыплю, только посторонятся немного, не улетают.
А горлинки, у которых гнездо в нашем старом кипарисе осторожнее голубей. Недоверчивые. Сыпанёшь им на козырёк подъезда поесть, прилетят только когда окно закроешь, и если голубей нет поблизости.
Горлинки красивые, прорисованы как тушью китайской, аккуратные очень, серые с розовым отливом, на шее бархОтки чёрные, лапки-ножки изящные, тоненькие, трогательные. Клювами, как голуби себе подобных не долбят. Церемонные такие.
Ну и воробьишки конечно. Весна, тепло пока не очень. Так они как шарики толстенькие. И скачут как шарики - прыг-прыг, чирик-чирик. Удивительная публика эти воробьи, вертопрахи, драчуны и задиры.
Дом наш старый уже. В начале семидесятых заселялись. Сильно стал народ меняться. Мрут. Как в окно глянешь - всё новые лица, незнакомые. Старым коллективом всё больше на кладбище встречаемся, на очередных похоронах. Или скажет кто, передаст - такой-то помер...
А мы и не знали. Ну, стало быть Царствия ему небесного. Жалко, достойный был человек.
Мир вокруг меня сужается. Счастье общения с близкими всё сложнее - склерозы, инсульты, временные недомогания. Не очень-то пообщаешься. Да...
Но жизнь, как это не странно при таких обстоятельствах - прекрасна. Чудно, но это так.
Пусть стареет отец, пусть болеет брат, но они живы. И я жива. И ещё могу радоваться, разговаривать с близкими, видеть их рядом с собой...
Штрихи и точки нотного письма.
Кленовый лист на стареньком пюпитре.
Идет смычок, и слышится зима.
Ртом горьким улыбнись и слезы вытри,
Здесь осень музицирует сама.
Играй, октябрь, зажмурься, не дыши.
Вольно мне было музыке не верить,
Кощунствовать, угрюмо браконьерить
В скрипичном заповеднике души.
Вольно мне очутиться на краю
И музыку, наперсницу мою, -
Все тридцать три широких оборота -
Уродовать семьюдестью восьмью
Вращениями хриплого фокстрота.
Условимся о гибели молчать.
В застолье нету места укоризне
И жалости. Мне скоро двадцать пять,
Мне по карману праздник этой жизни.
Холодные созвездия горят.
Глухого мирозданья не корят
Остывшие Ока, Шексна и Припять.
Поэтому я предлагаю выпить
За жизнь с листа и веру наугад.
За трепет барабанных перепонок.
В последний день, когда меня спросонок
По имени окликнут в тишине,
Неведомый пробудится ребенок
И втайне затоскует обо мне.
Условимся о гибели молчок.
Нам вечность беззаботная не светит.
А если кто и выронит смычок,
То музыка сама себе ответит.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
