Ты стоишь на мосту и не знаешь, куда идти,
из светящихся окон струится чужая нежность.
Ты сказал, что вернёшься не поздно, до десяти,
только дни перепутал,
и город в глазури снежной
показался чужим - гулких улиц чертёж, дома,
нацепившие зиму на крыши и на карнизы,
вязь перил под рукой, тишина, пустота, обман
звёзд - как будто ручных.
На фонарный скелет нанизан
тусклый месяц-светильник, сугробы-авто тайком
разговоры ведут на стоянках о непогоде...
Ты стоишь на мосту и не помнишь, кто ты такой,
по-старушечьи шаркая, наше вчера уходит.
Я ждала – сотню лет, на окне рисовала дом,
чтобы ты, возвращаясь, не мог ошибиться дверью...
Спать, рождественский гусь,
отвернувшись к стене,
с темнотой на спине,
разжигая, как искорки бус,
свой хрусталик во сне.
Ни волхвов, ни осла,
ни звезды, ни пурги,
что младенца от смерти спасла,
расходясь, как круги
от удара весла.
Расходясь будто нимб
в шумной чаще лесной
к белым платьицам нимф,
и зимой, и весной
разрезать белизной
ленты вздувшихся лимф
за больничной стеной.
Спи, рождественский гусь.
Засыпай поскорей.
Сновидений не трусь
между двух батарей,
между яблок и слив
два крыла расстелив,
головой в сельдерей.
Это песня сверчка
в красном плинтусе тут,
словно пенье большого смычка,
ибо звуки растут,
как сверканье зрачка
сквозь большой институт.
"Спать, рождественский гусь,
потому что боюсь
клюва - возле стены
в облаках простыни,
рядом с плинтусом тут,
где рулады растут,
где я громко пою
эту песню мою".
Нимб пускает круги
наподобье пурги,
друг за другом вослед
за две тысячи лет,
достигая ума,
как двойная зима:
вроде зимних долин
край, где царь - инсулин.
Здесь, в палате шестой,
встав на страшный постой
в белом царстве спрятанных лиц,
ночь белеет ключом
пополам с главврачом
ужас тел от больниц,
облаков - от глазниц,
насекомых - от птиц.
январь 1964
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
