Дорогая, покуда живой. Говорю
с чистым полем и ранней звездою.
Только чувствует сердце, приехал к царю
я себе на беду за бедою.
Всюду степи да снег, да шалит мужичьё,
волки воют - не снилось такое.
Городок небольшой, и пространство ничьё
убегает на юг за рекою.
А царя я видал. Это сущий медведь.
Я порой просыпаюсь от страха -
то ли звякнула милостью мелкая медь,
то ли щёлкнула мёрзлая плаха.
И от этого в сердце такое, поверь, -
там зараз чернота да истома.
Вот сейчас постучат кулачищами в дверь,
и - Гуд монинг, гнилая солома.
В общем, так и живу. И до ветра бегу
в русской шубе - в мохнатом овраге.
И пишу я тебе на осеннем снегу
то, что страшно доверить бумаге.
-2-
Красная цена
Свяжут руки и скопом гудящим
повлекут до хором расписных,
норовя всё сильнее и чаще
императору двинуть под-дых.
А в пыли остаётся дорожка,
словно кто-то просыпал деньжат.
И сверкает дороги окрошка,
и монеты в окрошке лежат.
Ах ты, Господи, эти монетки!
Ах ты, красное их серебро!
Повезут императора в клетке
и подвесят потом за ребро.
Но никто не нагнётся проворно,
не положит монету в кошель.
Громко каркает вспугнутый ворон,
да качается тонкая ель.
Нет охочих до денюжек алых.
Им цены-то особенной нет,
коль сияет в мошне у бывалых
аж по тридцать заветных монет.
-3-
Таллин, ноябрь, восемьдесят второй
Осенью трамваи уезжают
далеко - там плещется река,
и печально чайки провожают
пассажира, спящего пока.
А потом он приоткроет веки,
и куда-то брови поползут -
за такие медленные реки
осенью трамвайчики везут.
Дома ждут столичные пельмени
в соусе, аж капает слюна.
Но скребут деревья-привиденья
по стеклу трамвайного окна.
Так скребут, что просто вянут уши.
И совсем уж страшно за окном
движутся осиновые души
на пути в ближайший гастроном.
И блестит, как маленькая фикса,
между облаков одна звезда.
Вот мы и доехали до Стикса.
Выходи и стройся, господа.
Дома ждут. Но дома не дождутся.
Пассажир приедет, хлопнет дверь.
Домом пахнет ужин. А вернуться
пассажиру некуда теперь -
за окном метнётся тенью что-то,
пёс провоет, хрустнет ли паркет -
у него теперь одна работа,
он хранит в себе нездешний свет.
-4-
"У нас здесь Пушкин. ... Вы знаете, что он
издает также журнал под названием «Современник».
Современник чего? XVI-го столетия, да и то нет?
Странная у нас страсть приравнивать себя к остальному свету.
Что у нас общего с Европой? Паровая машина, и только."
П. Ч.
- В этой страшной стране негодяев,
в этой жуткой и страшной стране, -
промелькнувшая тень. Чаадаев
сумасшествует в мокром окне?
Нет, не он - пролетела ворона,
и прокаркала - Дёготь и мрак!
И свободы демарш похоронный
подхватила цепочка собак,
и пошла по Зарядью свобода -
лают псы, матерится во мглу
старый будочник - пастырь народа
в карауле на тёмном углу.
Свет погасят. Ни улицы, ни двора.
Спят в раю, но в рай тебе не попасть.
– Видишь, ровное минное поле? Пора, –
кто-то скажет. – Господи, Твоя власть.
И по полю минному, напрямик...
что жалеть, бояться теперь чего?
Поплетешься, двоечник-ученик,
и сто раз подорвешься. А до Него
далеко. Но пробьется небесный свет,
и в кармане засвищут вдруг соловьи,
и Он спросит, – Не больно, не страшно? Нет?
– Нет, не страшно, тут, Господи, все свои.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
