1.
Чудесный Город — он страдал, как все —
то там костёр, то здесь пожарище и пепел,
но некто шёл и на подошвах разносил огонь,
при этом сохранял ботинки и ступни
в почти что первозданной чистоте
и целости — не знаю, как,
хотя догадываюсь — впрочем,
догадки столь сумбурны — очаги
ползли навстречу очагам — и встретились —
смерч огненный зажал в огромном кулаке
все пламенеющие языки
невиданных чудовищ, устремлённых
напиться молока небесной матери —
вымеобразной тучи серой.
Чудесный Город пал —
2.
он спал,
но сон не вечен, пусть желанен,
кто ранен — не убит,
а кто убит — тот ранен —
всё зеркало,
всё рифма,
и трамвай
в Чудесном Городе теперь летел под небом —
нет, никаких чудес,
лишь торжество новейшей мысли инженерной —
тринадцать километров над рекой
и три всего лишь сухопутных километра,
но также — в высоте — на подвесной
дороге однорельсовой, держащей
трамвай за крышу — всё наоборот,
всё зеркало,
всё рифма.
Город жил,
3.
окрашенный трамвайным перезвоном,
который призван был к отпугиванью птиц,
не отличавшихся вниманием в полёте.
Но птицы столь упрямы! — и пришлось
назначить целый штат городовых —
речных и сухопутных — для зачистки
открытых мест от птичьих трупов. Люди
привыкли к чёрной неприметной форме,
украшенной нагрудным знаком в виде
двух белых крыльев, и к мешкам заплечным,
набитым чем-то угловатым. Птиц сжигали
на пустыре за Городом. Сверялись
с погодной сводкой, направляя дым
в другую сторону.
… Прошло полсотни лет —
4.
и ни одной аварии на монорельсе. К юбилею
пустили праздничный состав —
три бронзовых вагона, окна
из хрусталя изысканных пород
и золотые поручни в проходах.
Вот в головной вагон ввели слона,
второй и третий приняли людей искусства —
актёров, иллюстраторов — поэтов! —
на отправной платформе сыгран туш —
трамвай качнулся, зазвенел и побежал
в обычный путь по небу, отражаясь
в реке. День выдался на славу —
солнечный и жаркий. На слона
была надета красная попона
с нашитыми кусочками зеркал —
вагон качнулся чуть на первом повороте,
луч солнечный нырнул и оттолкнулся
от зеркальца слоновьего наряда —
и на мгновенье ослепил речную чайку,
летящую наперерез трамваю.
Птица провалилась
в хрустальное открытое окно —
и заметалась в панике, роняя перья,
отчаянно крича и заглушая
трамвайный перезвон. О бедный слон!
Он бросился бежать —
и первым же ударом ног могучих
слон вышиб двери юбилейного вагона —
и выпал в реку.
(Фотографии слона,
трубящего победный туш в реке,
ещё полсотни лет гулять по миру будут,
пока слон жив — потом его забудут —
всё зеркало,
всё рифма.)
Покалеченный вагон
сорвался было вниз, но удержался
за бронзовые пальцы близнеца,
несущего в себе поэтов именитых —
они метались в панике, роняли перья,
они кричали!
Так кричали,
что заглушали и слона, и перезвон
трамвайный, что никак не умолкал —
замкнуло где-то провода, взметнулась искра,
другая, третья — очаги
неслись навстречу очагам — и встретились —
всё зеркало,
всё рифма.
А трамвай —
уже без хрусталя и полный пепла —
5.
бежал по небу —
тринадцать километров над рекой
и три всего лишь сухопутных километра,
но также — в высоте — на подвесной
дороге однорельсовой, держащей
трамвай за крышу уцелевшего вагона —
и так за кругом круг,
и снова круг,
и снова —
без управления, без остановок. Резкий звон
не умолкал ни на минуту,
как будто колокол безумный отправлял
все ритуалы панихиды по искусству,
безвременно ушедшему в огне.
… Живые сдали Город без сопротивленья.
На заколоченных воротах побежали
слегка наискосок два лёгких слова —
«искусства нет» —
неподалёку от ворот
установили траурную стелу
по всем погибшим — и оставшимся — в трамвае.
И в память о виновнике событий —
слоне в его зеркальном одеянье —
на стеле закрепили зеркало, над ним
табличка бронзовела.
Ту табличку
пересекала главная цитата —
строка высокой, самой чистой пробы
любимого народного поэта
(он в списках празднующих был указан,
с тех пор его не видели — решили, что и он
погиб среди товарищей).
… Ещё полсотни лет прошло,
а следом — сотня,
6.
и уже никто
не вчитывался в надпись на воротах
и головы не преклонял у старой стелы,
но однажды,
в день ветреный, тревожный,
запах гари
и солнца ярые лучи принёсший,
к воротам подошёл старик —
в начищенных ботинках,
крепких, новых,
в поношенном плаще и ветхой шляпе,
с мешком пустым заплечным.
Он прочёл
чуть различимые два слова на воротах —
заплакал. На негнущихся ногах
он шёл по направленью к старой стеле
и прикрывал глаза ладонью, зная
что он сейчас увидит.
И увидел.
Смеялся, отводил глаза, и снова
смотрел в глаза себе,
не написавшему ни строчки
с тех самых пор, как получил по почте приглашенье
на празднество небесного трамвая
(в программе был заявлен слон).
Поэт покинул
Чудесный Город до начала торжества.
О да!
Те главные слова,
та эпитафия всему живому
сияла ослепительно на солнце и гласила —
Примечание:
Вуппертальская железная подвесная дорога благополучно функционирует и сегодня. Летом 1951 года из вагона действительно выпал в реку, но остался невредим слон по имени Туффи. Все остальные совпадения случайны, и по мнению автора, являются лишь доказательством тому, что вся литература есть преумноженный сюжет на входе, оборачивающийся уникальным сюжетом на выходе.
Ни ты, читатель, ни ультрамарин
за шторой, ни коричневая мебель,
ни сдача с лучшей пачки балерин,
ни лампы хищно вывернутый стебель
- как уголь, данный шахтой на-гора,
и железнодорожное крушенье -
к тому, что у меня из-под пера
стремится, не имеет отношенья.
Ты для меня не существуешь; я
в глазах твоих - кириллица, названья...
Но сходство двух систем небытия
сильнее, чем двух форм существованья.
Листай меня поэтому - пока
не грянет текст полуночного гимна.
Ты - все или никто, и языка
безадресная искренность взаимна.
<1987>
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
