пью водку, в окно кто-то фарами.
Смотрю фотографии старые.
И локти и ногти,рыдая ,грызу.
Ни грамма не стыдно за эту слезу.
Они еще те, черные-белые.
Не ловким фотографом сделаны.
Там дед моложавый и в кепке смешной,
Бабуля в платочке с колхозной мошной,
Отец, седовласый и гордый ,
И чья-то смешливая морда.
И мама. Неловкая. В сильных очках.
И я у кого-то из них на руках.
Смотрю фотографии старые.
Под времени мощными фарами.
И нет у меня кроме них ничего.
Простите потомка за все своего.
За то, что не знал все про старость.
И взрослых не чуя усталость,
за то, что тогда все я греб под себя.
Простите, родные, простите.
Простите , простите, любя....
Когда менты мне репу расшибут,
лишив меня и разума и чести
за хмель, за матерок, за то, что тут
ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ.
Тогда, наверно, вырвется вовне,
потянется по сумрачным кварталам
былое или снившееся мне —
затейливым и тихим карнавалом.
Наташа. Саша. Лёша. Алексей.
Пьеро, сложивший лодочкой ладони.
Шарманщик в окруженьи голубей.
Русалки. Гномы. Ангелы и кони.
Училки. Подхалимы. Подлецы.
Два прапорщика из военкомата.
Киношные смешные мертвецы,
исчадье пластилинового ада.
Денис Давыдов. Батюшков смешной.
Некрасов желчный.
Вяземский усталый.
Весталка, что склонялась надо мной,
и фея, что мой дом оберегала.
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Я сам не знаю то, что знает память.
Идите к чёрту, удаляйтесь в ночь.
От силы две строфы могу добавить.
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом,
закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед Богом.
Мы умерли. Озвучит сей предмет
музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет
безвестного Синявина Вадима.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
