В листьях что-то шуршало. Павел Матвеевич Кочегаркин шёл и не ведал об этом. Вялые еловые шишки ударялись ему об голову, отскакивали в бок от тропинки. Павел Матвеевич и шишки не замечал, в ухе глубокой пробкой оттопыривался наушник, звучала неизвестная опера Иоганна, музыка всасывала частично амнезированный мозг Кочегаркина, затем выдувала его мыльными пузырями. Пузыри виноградными гроздьями, иногда пчелиными сотами облепливали дряблые ветки, создавая динамичное ощущение праздника.
Шуршание в листьях становилось беспристрастно оглушающим, низкие квадратно-поцарапанные тучи расползались волосяной мякиной в разные стороны, бросающаяся под ботинки трава мутным плевком отскакивала в небо. Шорох стриг гирлянды воздуха, глотал, питание шло на пользу – на пути Павла Матвеевича воспряла глыба, её не обойти, она продолжала шуршать и понемногу разрушаться. Куски проглоченного воздуха облетали с её тела, падали оземь, скатываясь под ноги Кочегаркина. Наконец он поскользнулся, при падении наушник катапультировался, а шорох шагнул в провал ушного Кочегаркинского проёма.
«Шшмааадеде» - юркнуло что-то в нос Павла и там зачесалось, захотелось чихнуть, но язык толстой непрожаренной котлетой выпал и повис, тут же облепленный мошкарой, над подбородком. Иоганн ещё что-то продолжал поражать неизвестностью, явно пробиваясь сквозь прядающую ушами мглу. Матвеевич постепенно приобретал цветущий вид. Приобрести его было не просто – надо было срывать растения более-менее неувядающего типа и засаживать ими опрокинутый назад лысеющий череп. Удавалось с трудом, глянцевая поверхность не та почва, чтоб укорениться и дать пышное цветение, стебли скользили по натянутому туловищу, возвращаясь в родные пенаты.
После шестичасовой борьбы Павел попробовал обмакивать траву в плавленую дождями грязь. Дело пошло радостнее, через полтора часа куцый с отблесками бугор преобразился – зелёные ниспадающие волнами травы создали эффект пышной шевелюры. Лицо покрылось мутными разводами, производя впечатление театрального грима. Некоторые длинные стебли Кочегаркин засунул за ремень под блистательное исполнение ноктюрна Иоганна. Воздух рукоплескал, воздетые вверх ветки деревьев зашлись в овациях, нервно теряя обесцвеченное оперение. Зритель ждал.
Павел Матвеевич ещё раз мысленно воспроизвёл свою роль построчно. «Но ведь смысл между строк – обомлел он – как я в него теперь проникну весь в гриме и распущенными волосами». Резкий ветер невнятно трепыхал поникшую пачку, шевелюра временами редела, слизываемая забродившей моросью. «Так вот же строки, на мне» – Кочегаркин оглушительно замер, сгреб убегающие по-пластунски «волосы», разложил их на коченеющей от осенних заморозков грязи. Между ними ничего не было.
«Я ослеп» - вдруг решился Матвеевич. Грязь забилась в глаза, струилась жирными тяжёлыми слезами. «Между строк – это я, я – Междустрок. Никто пока об этом не догадывается, но важно мне самому посмотреть в себя. Наше па-де-де настало, Междустрок. Но между строк меня нет».
В былые дни и я пережидал
холодный дождь под колоннадой Биржи.
И полагал, что это - Божий дар.
И, может быть, не ошибался. Был же
и я когда-то счастлив. Жил в плену
у ангелов. Ходил на вурдалаков.
Сбегавшую по лестнице одну
красавицу в парадном, как Иаков,
подстерегал.
Куда-то навсегда
ушло все это. Спряталось. Однако
смотрю в окно и, написав "куда",
не ставлю вопросительного знака.
Теперь сентябрь. Передо мною - сад.
Далекий гром закладывает уши.
В густой листве налившиеся груши
как мужеские признаки висят.
И только ливень в дремлющий мой ум,
как в кухню дальних родственников - скаред,
мой слух об эту пору пропускает:
не музыку ещё, уже не шум.
осень 1968
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
