Диадемид Лукьянович не ослеп, выглядел прекрасно для старости, и старость старалась ему подобать. Он ей говорил: «Так получается, что всё оставшееся мы проведём вместе, последнюю черту тоже». Старость молчала невидящими глазами, скалилась проваленным ртом с выпадающими зубами. Диадемид постепенно собирал зубы в стакан и долгими зимними вечерами мастерил вставную челюсть.
Челюсть для старости получилась необычная – зубы разных цветных узоров можно было менять местами, как пазлы, иногда получалось сложить картинку, для Диа наступал праздник. Он шёл к старости в гости, давал ей примерить челюсть, но чаще всего зубы сыпались на пол, и чудесная панорама разваливалась в тающую абстракцию. Старость плакала, пыталась восстановить почерневшую осеннюю веточку такими же пальцами, бесполезно увидеть то, что осталось гербарием.
Диа помогал ей, но они были в неправильных параллелях – она слепа, он хотел спрятаться в её чёрном: «РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, Я ИДУ ИСКАТЬ». Она смешивалась в зубных узорах, темнота плавилась и выкипала абсурдной пеной. Диа выбирал самые непроходимые уголки памяти, но старость протыкала осенней веточкой тонко натянутое полотно – ткань, взвизгнув, рвалась, края обугливались, и сквозь пыльную золу падали на пол разноцветные зубы.
Октябрь вздрогнул – глыбы отжатого снега разбили обнажённые плечи в кровь, голова вялым цветком сморщилась на сломанной шее. Старость положила на могилу высохший прутик.
