15 октября
ещё утра не было, как кто-то постучал в дверь. Лопнувшее фанерное окно отвалилось от разбухшего окна и стало моей постелью. Овечий плед был единственным, кто не мешал спать.
Стук непрекращающейся волной вздувал фанеру волнами, я скатился на пол. Пришлось встать и подойти к окну. За ним никого не оказалось, только утро. Шум одиночными выстрелами всё же плавал в районе двери, что указывало – за ней кто-то стоял. Подошёл и не открыл, зная, там – ты, но оттягивал этот момент, чтобы подольше побыть с тобой. А ты стучала и стучала, стучала и стучала, стучала и стучала, стучала и стучала, стучала и сту… чала.
Я открыл. Ты стояла на пороге комнаты соседа, но он был на работе. Твоё безразличие доказало - за окном всё ещё было утро.
16 октября
спим вместе, лицом к лицу. Утром выпал дождь на остатки снега. Ты вежливо улыбнулась и начала петь, а я закрыл окно.
Ты перестала просить выпить, есть, видеть, слышать. Будто меня вообще нет на свете, будто я тебе не нужен. Но я тебе нужен, чтобы не слышать и не видеть тебя. Принимаешь это как должное, но продолжаешь всем своим видом показывать - это не нужно. Нежно приобнял за плечо, но не следовало так делать. Ты дёрнулась, предотвращая действие, и упала.
Пока падала, успел разбить стену, за которой не было соседа, сосчитать всех твоих овечек, предварительно споткнувшись на тридцать четвёртой, потому что тридцать пятая и тридцать шестая паслись за окном.
17 октября
этой ночью их стало ещё больше, так больше, как ни одной ночью. Некоторые исчезли, но вновь прибывшие своим числом превзошли предыдущих, образовав единый неуправляемый комок иллюстрации нас. Поначалу барашки молчали и беззвучие их порождало, как ветер выдирает из океана волны и ломает им головы о скалы на миллиарды влажных пылинок.
Я не хотел, чтобы они стали видимыми и повлияли на события истории, в которой было место для кого-то из нас, для кого точно – возможность лишила ответа, но мы на неделимом расстоянии и явно история свой выбор сделала не на нём – расстояние день за днём не сокращается, а ползёт по стенам.
18. октября
в подъезде выгорели все лампочки, пришлось руководствоваться уличным фонарём, впритык прижавшемся к дому, чтобы понять, что дверь, именуемая номером 22 – территория несостоявшихся личностей, в каком количестве теперь боюсь себе признаться.
Лампочку решил сменить тут же и по наивности своей доброты распахнул дверь, ведь уличный фонарь временами был нетрезв. Как я неосторожен – стоять спиной к распахнутой двери практически в полной непроницаемости величайшая оплошность, связавшая мой рухнувший со ступенек мир.
В номер 22 кто-то вскочил как в последний вагон падающего под откос поезда, а шороха не слышно, будто всплеск внезапно вспыхнувшей лампочки. Но свет нервно дёрнулся, ударился о потолок и, отскочив, плюхнулся в вымощенный квадратиками плитки пол. Всё же вагон кого-то сглотнул, не было сомнений – кондукторша не успела проверить билет и обмякла влажным телом в прихожей.
19.. октября.
искал его всю ночь, весь день и всю остальную половину нас – он растёкся по всей квартире и ни одной зацепки, отпечатка пальцев, стёртого следа, чтобы можно осязать его или владеть им.
Он овладел нами. Сосед из 24-й, на порог которой ты каждое утро бросаешь связанного, ещё живого блеющего барашка, понимает, что всего лишь жертва твоих ночных пересчётов целого стада, поскольку два раза сорок четыре не бывает.
Мы начали прятаться, меняя каждую ночь тайные укрытия. Но укрытия скоро кончились, их оказалось немного в двухкомнатной квартире. Не знаю, каким чудом смогли переждать сумерки на антресолях среди старой обуви и пыльных банок. Но в этом был какой-то смысл – никогда так тесно не сближались, как сейчас, первый раз услышал взгляд тебя, хотя темнота расплавила твои глаза.
20… октября
стала пропадать еда из холодильника, исчез твой рафинад, начал бояться выйти из дома. Кажется, сосед кого-то попросил и на балконе появилась упаковка лапши «Доширак», но по-прежнему заваривает её в пол литровой банке, а пенопластовые коробочки зашвыривает на антресоли, скоро будет нечем дышать. Он почему-то боится нас, а мы боимся его. Но нас объединяет одно общее чувство и вполне похожее на чувство друг друга – оба её любим.
21…. октября
утром нашли на антресолях банку вишнёвого компота восьмилетней давности и пытались открыть. Жажда становится невыносимой, страх распределил для каждого из нас обязанности – мне ждать, тебе – сделать выбор.
Открыл банку ржавым гвоздём, по очереди пили засахаренную жидкость, приготовленную из рафинада. Звуки снизу мгновенно стали липкими и протяжными. словно лопнувшая жвачка «Орбит».
Потихоньку обустраиваем уют для загнанных в угол, то есть на антресоли – в старые ботинки посадили косточки вишни, они мгновенно пустили в нас корни и заполонили душистым ароматом. Сосед возобновил поиски и в качестве ищейки использует сорок четвёртого барашка. Барашек легко вскарабкался на потолок и сверху вверх рассматривал наши вишни сиреневым глазом.
6. ноября.
уже ни на что не надеемся, я ни на что не надеюсь. Когда сосед идёт на балкон за лапшой, спускаюсь по отвесной стене и через плинтус наблюдаю за движениями. Боюсь его, но пугает больше то, что оставит попытку отыскать её и настанет пора менять перегоревшую лампочку и он на ходу выпрыгнет из последнего вагона.
Тогда антресоли опустеют без нас, а мы без него, урожай вишен некому собирать, они начнут гнить. Постепенно знаю теперь, что позволил нам тесно прижаться, и, по-моему, начинаю радоваться, что под нами кто-то есть, а мы – над нами.
12 ноября
приехал лимузин за кондукторшей и мы с соседом по-соседски поместили её в катафалк. У неё был открыт один глаз спелой вишни, правая рука цепко сжимала просроченный билет. Из сжатых губ скользкими каплями проливался матовый сок.
Сосед опрокинул голову и мелко захохотал. Он весь дрожал, ломал ногти, пытаясь достать спелую вишню, я его остановил.
