Где-то стреляют иссохшие ветки под беспощадным ботинком туриста,
Кто-то ломает берёзу на веник, не дожидаясь тягучее время,
Я выдаю себя дрожью в коленях, пульсом, угнавшим за минимум триста,
Голосом ломким и хрустом печеньки, умершей в пальцах кусочком шагрени.
Надо держаться и милой улыбкой вызвать в тебе положительный образ
Типа «лети, голубок, развлекайся, жду, не дождусь нашей будущей встречи».
С хрустом стреляют иссохшие вены – шаг твой тяжёл, как полёт тераторна,
Тело ломается тонкой берёзой – не замечаешь в угаре злоречий.
Жалобно где-то стенает авдотка, выжалей боль мою, бедная птица,
Выкричи ночью в дырявое небо, выплюни желчью в холодную землю.
Жить бы да жить, благо лето в зените, бодро бегут облака-кобылицы,
Тащат дневную телегу событий, старый ездок верещит свиристелью:
-Любит-не любит, уйдёт, поцелует, бросит, вернётся, изменит-заменит,
Ранит, убьёт, не спеша обернётся, высыплет уголья полные жмени…
Полно молоть из пустого в пустое, портить слезами лицо чаровницы.
Крылья-лопатки зудят и болеют, мне бы хоть капельку счастья-веселья…
И как он медлил, то мужи те,
по милости к нему Господней,
взяли за руку его, и жену его, и двух
дочерей его, и вывели его,
и поставили его вне города.
Бытие, 19, 16
Это вопли Содома. Сегодня они слышны
как-то слишком уж близко. С подветренной стороны,
сладковато пованивая, приглушенно воя,
надвигается марево. Через притихший парк
проблеснули стрижи, и тяжелый вороний карк
эхом выбранил солнце, дрожащее, как живое.
Небо просто читается. Пепел и птичья взвесь,
словно буквы, выстраиваются в простую весть,
что пора, брат, пора. Ничего не поделать, надо
убираться. И странник, закутанный в полотно,
что б его ни спросили, вчера повторял одно:
Уходи. Это пламя реальней, чем пламя Ада.
Собирайся. На сборы полдня. Соберешься – в путь.
Сундуки да архивы – фигня. Населенный пункт
предназначен к зачистке. Ты выживешь. Сущий свыше
почему-то доволен. Спасает тебя, дружок.
Ты ли прежде писал, что и сам бы здесь все пожог?
Что ж, прими поздравленья. Услышан. Ты складно пишешь.
Есть одно только пламя, писал ты, и есть одна
неделимая, но умножаемая вина.
Ты хотел разделить ее. Но решено иначе.
Вот тебе к исполненью назначенная судьба:
видеть все, и, жалея, сочувствуя, не судя,
доносить до небес, как неправедники свинячат.
Ни священник, ни врач не поможет – ты будешь впредь
нам писать – ты же зряч, и не можешь того не зреть,
до чего, как тебе до Сириуса, далеко нам.
Даже если не вслух, если скажешь себе: молчи,
даже если случайно задумаешься в ночи, -
все записывается небесным магнитофоном.
Ты б слыхал целиком эту запись: густой скулеж
искалеченных шавок, которым вынь да положь
им положенное положительное положенье.
Ты б взвалил их беду, тяжелейшую из поклаж?
Неуместно, безвестно, напрасно раздавлен - дашь
передышку дыре, обрекаемой на сожженье.
Начинай с тривиального: мой заблеванных алкашей,
изумленному нищему пуговицу пришей, -
а теперь посложнее: смягчай сердца убежденных урок,
исповедуй опущенных, увещевай ментов, -
и сложнейшее: власть. С ненавистных толпе постов
поправляй, что придумает царствующий придурок:
утешай обреченных, жалей палачей и вдов…
А не можешь – проваливай. Знать, еще не готов.
Занимайся своими письменными пустяками.
И глядишь, через годы, возьми да и подфарти
пониманье, прощенье и прочее. Но в пути
лучше не оборачивайся. Превратишься в камень.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
