ваша дочь.
Она пришла и сказала им, что она их дочь, хотя нужно это было ей или нет, вряд ли стало понятно от первой фразы. Пожалуй, никто не удивился такой информации, даже перешёптываний, отскакивающих из угла в угол, не становилось. И время не становилось, оно раскачивалось и вот-вот норовило прилечь на чудесным образом разжиревший кактус, практикующий своими колючками то, что когда-нибудь она назовётся их дочерью.
Мягкие капающие капли провели тёплым языком по терракотового цвета черепице, словно лесбиянка по самому большому и увесистому члену, сдавленному паутиной голубого мулине. Шуршание усиливалось и от того, что она сказала им, что она их дочь.
В потолке росла точка, наливаясь точечным развитием событием. Край точки округлился и вперился боковым зрением в ту, которая называла себя ваша дочь. Никто не обратил внимания на дугообразное разрастание потолка, так как это была норма, установленная потолком.
Шуршание несколько ослабло и припало к потрескавшейся лепнине, отчего она стала крошиться и присыпать бледной пылью разноцветные волосы разворачивающихся событий. Каждое событие вовлекало в себя одного персонажа происходящего и потихоньку шамкало его беззубым ртом с давно стёртой вставной челюстью.
Но она нежно настаивала, что является их дочерью. Зачем нам дочь, недоумевали они и смутно озирались то на разверзшуюся точку, то на муть, сыплющуюся на их проваливающиеся головы.
Она представила, как наберёт в поиске Яндекса их имена и какой получит ответ, сколько тысяч в картинках, на которых будут милые шарпейчики любоваться видами морского заката.
Я с самого утра ничего не ела – подумала она и ментально взглянула на оказанное ей чрезмерное внимание. К ней постепенно приклеивались взгляды и недоумения, выражающиеся во взглядах и от этого есть становилось хотеть ещё больше.
Потолочная точка мягко полнела и наливалась мятной спелостью, притягивая к себе продавленные головы персонажей, на её щеках плавно появлялся здоровый румянец. Головы беззвучно исчезали прямо в её центре радиуса, нет, как будто не беззвучно, она явственно чувствовала такой хлюпающий звук, типа чвак.
Надо же, какая проницательная, знает где повкуснее, но я всё равно сначала должна сказать им, что являюсь вашей дочерью, а потом стать одной из одной точек. С такими мыслями она подошла к одному из безголовому персонажу, неопределённого вида похожего на её папу и чмокнула в шею. Персонаж учтиво поклонился и позволил обняться, но на отцовство не претендовал и безучастно отвернулся.
Она немного нервничала и случайно слизнула лепнинную муть с какой-то ещё не успевшей провалиться головы, во рту стало сладко и почувствовался вкус жжённой резины. Стало тошнить, но есть перестало хотеться.
Надо успеть найти маму, иначе моё существование окажется напрасным и никто не поверит, что я могу быть дочерью.
Мама нашлась не сразу, среди множества глаз, ушедших из продавленных голов, можно было навсегда потеряться. Глаза обволокли расширенными зрачками стены и плинтуса ниже стен и сугубо трещащим звуком создавали вокруг себя прохладу. Прохлада отдувала от неё маму, а она уже почти бежала навстречу ей, распростёрла руки и объятия, открыла рот для поцелуя.
Но мама не угадывалась, скорее всего мешало отсутствие глаз, а найти собственные среди множества нечётных было практически невозможно. Но она знала, что это её мама и ничья другая, потому что на ней не хватало одной ноги и мизинца на правой руке. Такие были данные в Свидетельстве о рождении.
Мамочка! – крикнула она, и все остановились и стали тыкать в неё пальцем, одним на всех, со сломанным ногтём, тогда стало понятно, что это тот самый мизинец её дорогой и горячо любимой мамули.
Расширенный зрачок невидящего глаза ловко подцепил и аккуратно отклеил от старой побелки беременную точку. Я здесь тридцать восьмую неделю, ей пора бы родить, что ж я делаю, старый безмозглый дурак. Но это моя точка, та единственная, которую я так и не успел посчитать.
Кто тереь быдет говорить я ваша дочь, я их убил. Все точки. Всё, точка. Точка, всё.
Когда менты мне репу расшибут,
лишив меня и разума и чести
за хмель, за матерок, за то, что тут
ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ.
Тогда, наверно, вырвется вовне,
потянется по сумрачным кварталам
былое или снившееся мне —
затейливым и тихим карнавалом.
Наташа. Саша. Лёша. Алексей.
Пьеро, сложивший лодочкой ладони.
Шарманщик в окруженьи голубей.
Русалки. Гномы. Ангелы и кони.
Училки. Подхалимы. Подлецы.
Два прапорщика из военкомата.
Киношные смешные мертвецы,
исчадье пластилинового ада.
Денис Давыдов. Батюшков смешной.
Некрасов желчный.
Вяземский усталый.
Весталка, что склонялась надо мной,
и фея, что мой дом оберегала.
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Я сам не знаю то, что знает память.
Идите к чёрту, удаляйтесь в ночь.
От силы две строфы могу добавить.
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом,
закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед Богом.
Мы умерли. Озвучит сей предмет
музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет
безвестного Синявина Вадима.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
